— Нет, — я упрямо закачал головой, — ты все правильно… лучше уж сразу… Так что же с отцом? — спросил я, когда немного отпустило.

— А тебя снова не накроет?

— Не бойся. Выдюжу.

— Да говорят, что его какой-то дружинник, шрамами исполосованный, из боя вынес. На конях в лес и ушли.

— Это Путята, — сказал я.

— Скорее всего, он.

— А Ярун со Смирным?

— Я же боя самого не видел. Слышал только, как варяги потом бахвалились. Цену себе набивали. Один все радовался, что какого-то здоровяка уложил. Тот-де шестерых за собой утащил. А ему, видишь, повезло. Поддел он великана ножичком.

— Это Смирной, — вздохнул я.

— Да еще, пока за вами спешили, узнал я, что вслед за варягами Свенельд должен подойти. Он с печенегами договорился. Вместе решили землю Древлянскую на разор пустить. Новгородцы еще собирались войска дать. Да, видно, не смог посадник вече уговорить. Так и без новгородцев силы у Ольги достаточно.

— Ты же говорил, что слаба она…

— Говорил, — сокрушенно покачал головой Соломон. — Но видишь, как все обернулось?

— Вижу…

28 мая 946 г.

Наверное, для кого-то этот день был самым обычным днем.

Какой-нибудь рыбак с первыми лучом солнца оттолкнулся от берега и поплыл на своей утлой лодочке к тихой заводи, чтобы проверить поставленную накануне сеть…

Охотник встал еще затемно, чтобы отправиться в лес. Он не взял с собой лук. И колчан со стрелами оставил дома. Не до охоты сейчас. Пушной зверь сбросил с себя зимние наряды. Птица вьет гнездо. А олени да косули только начали набирать жирок после зимней голодухи. Он ушел в бор потому, что очень любил это время года, когда весна подходит к концу, а лето еще только вступает в свои права. Когда сосны сладко пахнут, а молодая листва берез шелестит особенно мирно…

Ведьма выбралась втайне от мужа из своего подворья, чтобы искупаться в холодной росе. И снова стать для любимого желанной и родной…

А огнищанин со слезами на глазах собрался резать прихворнувшую коровенку. Он всю ночь, не смыкая глаз, просидел возле нее в хлеву. Молил Велеса о помощи. Да, видно, не докричался. А может, срок ей уже вышел. Столько лет она им служила, щедро делясь молоком и телятами, и вот пришло ее время…

Но все это было где-то далеко…

Здесь же, в Древлянской земле, стало не до привычных весенних забот и радостей…

Два года назад, когда я с ватагой викингов на быстром драккаре мчался по Океян-Морю и учился слушать музыку ветра, случилась страшная гроза.

Перунова стрела [198] ударила в вековую сосну, высоко поднявшуюся над лесом. Расщепила ее надвое. Вонзилась в землю. Брызнула искрами. Побежала по бору неистовым пожаром. Злой огонь накинулся на деревья. Спалил округу и умер, смытый весенним ливнем.

Большой ожог, с торчащими кощеями [199] обугленных стволов, за это время не успел затянуться. Зиял словно плешь на макушке. Только-только на выжженной земле стала пробиваться молодая поросль. Пройдет еще немало лет, прежде чем бор залечит эту рану и над пожарищем поднимется молодой лес. И следов не останется. А сегодня здесь сойдутся две рати. Войско князя Мала Нискинича и Ольгина русь…

Соломон оказался прав. Мясной отвар да травный настой быстро подняли меня на ноги. Уже через два дня я мог сидеть в седле. Подташнивало, но терпелось.

Меня не обижали. В почетных пленниках гулял. Но гулял недалеко. Только куда Асмуд позволит.

К этому времени подошел Свенельд. С ним восемь сотен отроков и тысяча печенегов под водительством молодого хана Кури.

Впервые я столкнулся с этим буйным племенем. Черны длинными волосами. Темны загорелыми лицами. Усаты не хуже варягов. Только ниже их ростом да одеты чудно. В длиннополые стеганые зипуны, подбитые войлоком и обшитые железными пластинами. Высокие остроконечные шапки на головах. Мечи на поясах кривые, дугою изогнутые. Луки маленькие, а стрелы длинные. Длиннее наших будут.

И кони у них зловредные. Так и смотрят, кого укусить.

А сами печенеги галдят беспрестанно. Говорят так быстро, что и не разобрать о чем. Говор вроде наш, а непонятно.

Куря — их молодой хан — и впрямь кривой. Еще мальчишкой был, когда хазарская стрела ему глаз выстегнула. Оттого он, видимо, лютый такой. Чуть что не по его воле — словно щепка вспыхивает. Не щадит своих. Бьет не жалеючи. Печенеги его как огня боятся. Услужить во всем стараются.

А еще Свенельд маленького кагана Киевского с собой привез. Ольга за то поругалась на него, а Асмуд похвалил. Сказал, что нужен Святослав здесь. Это ему на пользу пойдет. Да и руси подспорьем будет. Варяги не Ольге, а кагану Киевскому стремя целовали. Побоятся богов. Крепче биться будут. Не видать Вальхаллы нарушившему клятву. Так он и ездил с нами на отцовом коне.

Дикой бурей, яростным вихрем прошлась Ольга по весям Древлянской земли.

Врывались ратники в деревни да подворья. Грабили, но не жгли. Не убивали огнищан. Асмуд не велел. Только баб насиловали. Ну, так без этого никак. Особливо печенеги старались. У них на огнищанок наших аж слюни текли. Меж собой до драк доходили.

Горько мне на все это смотреть было. Только что я поделать мог? Трижды за эти дни сбежать пытался. Но варяги меня посменно день и ночь стерегли. Понимал я, что нужен Ольге. И от этого еще пуще злился.

А ратники древлян на капища сгоняли. Заставляли перед Даждьбогом на верность кагану Киевскому клятву давать. Стремя Святославу целовать. И дальше шли.

Но шепнул мне как-то Соломон, что жалуются варяги Асмуду. Дескать, клятву огнищане дают, а как уходит войско, они к Коростеню бегут. Там какой-то Микула ополчение собирает. В помощь дружине древлянской. Но не пугало это старого варяга. Не верил он в силу огнищанскую. Смеялся только. Что, мол, огнищане против копий косами да вилами воевать станут? Говорил, что ополчение это на одну ладонь положит, а другою прихлопнет.

Я-то знал, что за Микула огнищан в ратников обращает. Знал, что не зря отец все эти годы по землям разъезжал. Из Иова-города оружие в Коростень свозил. Хватит и кольчуг, и мечей острых, и щитов крепких. Знал, но помалкивал.

Зачем врагам про силу древлянскую раньше времени догадываться? Пусть лучше в неведении до поры до времени пребывают.

А мне оставалось только ждать. Ждать и надеяться…

И вот сегодня вышла Ольгина русь на лесное пепелище. А здесь их отец мой с дружиной и ополчением ждет…

Встали насупротив друг друга.

Тихо.

Даже птицы лесные свой весенний гомон прекратили. Только ветер шумит высокими соснами. Ворчит бор. Скрипит деревами. Стонет надсадно по тем, кто сегодня на пепелище навечно останется…

Меня под присмотром десятка варягов на холме определили. Здесь запасную сотню Асмуд поставил. Тут и Ольга свой шатер разбить велела. Рядом с шатром к чудом сохранившейся после пожара сосенке веревкой крепкой привязали. Невысок холм, а поле бранное как на ладони. Так что я мог и своих и чужих видеть.

Отец установил свое войско, как обычно, в низинке. Поделил полки на три части. Под правой рукой у него старшая дружина встала. Над ратниками поднялся стяг князя Древлянского. Лик Даждьбожий на алом солнечном круге говорил о том, что и сам отец будет сражаться здесь. Под левой рукой Путята с младшими. А посредине ополчение. Микулу, отца Любавы, я сразу признал. Ростом своим он выдавался. Шеломом новеньким поблескивал. Перед ополчением Поборовы лучники. С левого бока рать древлянскую озерцо прикрыло. Правым боком полки в рощицу уперлись.

Варяги на пригорке встали. Надвое разделились. Одну часть Свенельд поведет. Другую — Стегги, сын Иггивальда. А вот печенегов что-то не видно было. Это настораживало. Сердце подсказывало, что недоброе Асмуд задумал.

Эх, отца бы предупредить! Да как? Крепко веревка руки стянула. Рванул я было, да только петля в запястье сильнее врезалась.